Пробуждение. Монотонный писк аппарата рядом, удушливый запах медицинских препаратов и хлорки, прохлада в помещении – ощущения поглощают с первой секунды. Приподнимаясь на локтях, невольно вздрагиваю и инстинктивно поворачиваю голову в сторону еле слышимых голосов, предполагаю, раздававшихся за дверью. Тело как желе, и это раздражает до крайности. Моргаю. Мне что-то мешает. Снова. Чувствую себя неловко. Некомфортно. Со стоном откидываюсь на подушки, закрыв ладонью лицо. Пальцы быстро находят плотное синтетическое волокно - повязка на глазах. Черт, она до сих пор на мне! Движение левой рукой отзывается тупой болью.
Неужели всё так плохо? Почему я до сих пор лежу в затхлой палате? Уже ничего нельзя исправить? Меня заверяли в том, что скоро всё наладится… Солгали. Я задушу Аларика Зальцмана, этого идиота, если по его вине приходится существовать в неведении которые сутки, да еще и под наркозом! Еще раз попытаются унять меня уколом – пеняйте на себя.
«Скажите парню, что всё будет хорошо. Не стоит заставлять его переживать», - чужие слова, как дымка, рассеивают прежнее спокойствие, постепенно обнажая горькую правду. Мир крошится на куски, время без устали движется вперед, а я… Я слеп. До сих пор слеп.
Усталость обрушивается на меня, отчего учащенное дыхание непроизвольно выравнивается. Биение сердца отдается в ушах; пальцы вздрагивают, сжимая холодный и тонкий на ощупь постельный комплект. Как же мерзко осознавать, что ты пленник, прикованный к больничной койке иглами, впившимися в вены! Не хочу быть здесь, не хочу терпеть…
Желание встать немедля и сдернуть злосчастный лоскут с лица рождается в голове - никто не увидит. Резко поднимаю корпус, и в это же мгновение боль пронзает каждую клетку тела. С шипением замираю, не в силах противостоять внезапной судороге. Черт!
- Мистер Сальваторе, лежите, - слышу ровный женский голос у кровати. Кто это? – Не поднимайтесь, - страх неожиданно подкрадывается ко мне, обволакивая здравомыслие пеленой. Чуть дергаю отяжелевшими руками, но скорее инстинктивно, для защиты.
- Кто это? – остается только озвучить терзающий сознание вопрос.
- Медсестра Уилл. Не волнуйтесь.
Не волноваться?! Дерьмо! Я не вижу ничего из-за повязки, большую часть времени пребываю во сне, а потом медленно задыхаюсь от гнетущих размышлений и обуревающей всё естество тревоги. Не волноваться?! Представь себя на моем месте: переживала бы ты, кусая губы, не зная, что будет дальше? Ты – лишь голос, я не вижу тебя. Не вижу…
Дверь закрывается. «Спасибо и на этом», - стучит в воспаленном сознании.
Вдохи и выдохи, вновь учащенные, словно я бежал от своры собак из ада, с хрипом вырываются из легких. Пальцы нервно стучат по стальному каркасу кровати. Дьявол! Жжение вокруг глаз медленно убивает меня. Отчаяние заполняет до краев, когда приходит понимание того, что добраться до век беспрепятственно нельзя. Раздражение на коже становится сильнее, а предотвратить зуд не представляется возможности.
- Черт, - бормочу, хмурясь, но эмоции нечитаемы – повязка, чертов лоскут, скрывает гримасы боли. Ненавижу. Ненавижу быть слабым, чувствовать уязвимость и бессилие в купе с отчаянием. Я не так устроен и не хочу перекраивать себя!
Хочется закричать, но попытки терпят фиаско. Хрип вырывается из горла, довершая ужасающую картину мычанием.
- Доктор Пауэлл.
- Мистер Сальваторе, успокойтесь, прошу, - мягко произносит кто-то, предполагаю, тот самый Пауэлл. Дни проходят для меня словно в тумане, поэтому совсем не удивляюсь тому, что не различаю голоса. – Успокоительное в нашей клинике небезграничное, - шутит он.
Успокоительное? Нет, только не это. Я вновь усну под шептания сердобольного интерна, позабыв о зуде и острой боли, чтобы очнувшись, вновь взреветь в яростном неконтролируемом порыве. Приду в себя во мраке, также и погружусь в него…
- Уилл, все же принесите шприц, - неверная тактика запугивания. Абсолютно неверная. - Дэймон, я знаю, тебе тяжело после операции…
Ни черта ты не знаешь! Койка рядом с моей ногой прогнулась: Пауэлл примостился поболтать. Его тихий голос не успокаивает, а лишь бесит. Изображать сострадание и участие – одна из прерогатив.
– Ты дезориентирован и подавлен…
О, заткнись, не хочу слышать притчу о смирении! Жалость, сквозящая в его голосе, способна утопить.
- … но всё образуется. Уже завтра мы сможем провести повторное обследование. Нет причин для паники…
Паника?! Нет, док, я спокоен, ведь всё под контролем, а?
- Ты не сдался, когда тебя вытащили из обломков, то и сейчас всё будет хорошо, - завидую его профессиональному оптимизму, аж выворачивает. – Ты веришь мне, Дэймон?
Я вздыхаю, не зная, что ответить. Внутри всё кипит, но каким-то чудом удается контролировать магму эмоций. Дыхание вновь учащается, становясь совершенно неподвластным мне. Ладони сжимаются в кулаки. Душно. Откройте окно, док!
- Дэймон? Всё образуется, - где-то на границе сознания звучат успокаивающие слова Пауэлла. – Шприц, Ана-Мари.
Кто такая Ана-Мари? Она уже была здесь? Необъяснимый страх не дает сконцентрироваться. Чуть приподнимаюсь на локтях и тут же встречаю преграду в виде чьей-то ладони, которая мгновенно усмиряет мой пыл, мягко упуская на матрац. Укол успокоительного получаю незамедлительно. Прошипев что-то бранное, поворачиваю голову в сторону и вздыхаю. Интересно, а сколько сейчас времени?
- Отдыхайте, мистер Сальваторе, - слышу напоследок.
- Нет проблем, идиот, - злобный тихий шепот льется из уст, пока вновь не погружаюсь в темноту...
Лечу по сумеречной дороге, ставшей скользкой от дождя. Серые капли бьют в лобовое стекло с удивительной силой. В салоне я окружен тишиной, слышу лишь довольное рычание двигателя классической американской «лошадки» и тихий треск кожи на ручнике. Руки крепко держат руль. Приходится щуриться, чтобы хоть что-то разглядеть в пелене, образовавшейся на автостраде из-за не по-летнему затяжного ливня. Противотуманные фары отказываются приходить на помощь - я еду буквально вслепую, практически на ощупь, при этом, не сбавляя скорость. Это уже вошло в привычку: рассекать трассу, будто за тобой кто-то гонится. «Баловень судьбы», - говорили мне с укором, а я беспечно пожимал плечами и с ухмылкой отвечал, что не новичок за рулем, что всё будет в порядке. Как странно… Сейчас то же самое говорит врач, которого я, в силу плачевного состояния, не вижу.
Дождь усиливается. Камаро по-прежнему, не сбавляя хода, несется по дороге. С ухмылкой провожаю взглядом дорожные указатели, и тут… Яркий свет фар встречного автомобиля ослепляет меня. Вдруг выворачивается руль, и чудом успеваю поймать его. Резко жму на педаль тормоза - автомобиль не подчиняется. Молниеносной реакции недостаточно: фура мчит на меня и даже не пытается свернуть с пути.
Свет вынуждает сдаться, принять незавидную участь, встретить смерть, гоняющуюся за мной уже который сезон. Знаю ли я молитвы? Нет, и, кажется, впервые жалею об этом. Слышу отчаянный визг тормозов несущегося впереди меня грузовика; водитель, что есть силы, жмет на педаль так, что шасси разворачивает, скользя поперек дороги… Фура начинает заваливаться на бок, грозясь раздавить меня… Пару секунд гляжу в лицо шофера грузовика, в глазах которого застыл ужас. Я вижу это так четко, что становится дурно, вижу, как в последний раз… Судорожный вдох перед неизбежным.
Столкновение. Осколки сыплются градом, а я рычу от боли, внезапно пронзившей лицо. Дьявол! Мои глаза! Темнота обволакивает, краски сгущаются… Я теряю сознание. Как безвольная кукла повис на ремне безопасности в салоне покореженного Шевроле, пока автомобиль с диким грохотом кувыркается по автостраде. Дым, много дыма. Удушливый запах гари и паленой резины въедается в сознание. Дождь хлещет, как из ведра. Дорожные путешественники осторожно притормаживают рядом, с опаской озираясь по сторонам. Преисполнившись мужеством, кто-то подбегает к обломкам замершего Камаро, ко мне, освещая истекающее кровью лицо тусклой полоской света карманного фонарика. С жалостливой гримасой незнакомец зовет на помощь и машет руками в сторону грузовика. Что с тем шофером, он жив? Сбивчивая речь при вызове 911, суета, гул сирены, моргающие красные и синие лампы…
- Осторожнее, - слышу тихий шепот. Движение в палате. Черт, когда позволят содрать повязку?!
- Лихачи, - бурчит кто-то.
- Что сказать его сестре? Своенравная девушка не хочет покидать здание, - раздраженные нотки в голосе собеседника дока.
- Остыньте, Кларк, - мягко произносит врач, и мне кажется, что он вымученно улыбается. - Отправьте домой, а завтра сможет навестить. И, да, коллега, будьте помягче…
Дверь закрывается, чувство пустоты и блаженного единения обволакивают меня. Со вздохом перебираю пальцами хлопок простыни. Ноги отекают - встать хочется нестерпимо. В какое-то мгновение дверь со скрипом отворяется, отвлекая меня от очередной авантюры, и в палату кто-то стремительно входит. Не замечая моего присутствия, посетитель, периодически всхлипывая, проносится мимо. Неожиданно сдавленные рыдания становятся громче. Женский плач… Предположу, что девушка всеми силами зажимает себе рот ладонью, чтобы успокоиться и перестать давиться слезами.
- Джер, - шепчет нечаянная посетительница. Надрывный голосок свидетельствует о дрожи в теле – у нее, судя по всему, истерика. Час от часу не легче! И лучше, чтобы она оказалась той самой своенравной сестричкой какого-то парня, чем навязчивой поклонницей, которая будет щебетать о любви до гроба. Для справки: это убивает.
- Джереми Грейсон Гилберт, - с укором произносит мягкий девичий голос, хриплый от подступивших рыданий. – Больше никогда не сядешь за руль. Мой брат, - вздыхает она, - идиот. Мама с папой не гордились бы тобой сейчас, и ты это знаешь…
Столько неприкрытой любви и тревоги в её словах! Поражает. Доселе не приходилось слышать подобного: не имел обыкновения влипать в подобные истории, не лежал в палате с повязкой на глазах и всегда знал, что готовит следующий день. А сейчас словно марионетка, я распростерт на больничной койке в неведении и смятении. Слеп, уязвим, в каком-то роде унижен.
- У Дженны нервный срыв из-за тебя, и если что-то случится и с ней, то я этого не вынесу, хоть и обещала быть сильной… - выдыхает девушка.
Сестринская любовь чужда. Мне неведомы отношения, в которых ты несешь за кого-то ответственность, потому что вы – одна плоть и кровь. Я с рождения эгоист и человек, идущий против системы. Еще находясь под сердцем матери, чуть не убил нас обоих в силу своего буйного темперамента; неудивительно, что кроме моей величественной персоны в животе никто не уместился, а после родов мать умерла. Семья… Мне знакомо лишь лексическое значение этого слова, теории нежных взаимоотношений и крепких брачных уз на страницах учебников по психологии студенток-подружек, сделающих все, что ни попрошу. Практика же услужливо пожимает плечами, не тая правды.
Должно быть, это тяжело осознавать, что дорогой тебе человек ходит по краю пропасти. Не имея возможности помочь, остается лишь ждать, ждать и надеяться на чудо. Многие вспоминают Всевышнего, взывая к нему; трепетно держа за руку близкого, боятся разжать пальцы и отпустить ладонь, словно потеряют контакт, нить связывающую их друг с другом. Именно сейчас так нужны они…
- С ним всё будет в порядке.
…слова в поддержку, проявления человечности и сострадания.
Тихие всхлипы на секунду замолкают, лишь судорожное дыхание оповещает о том, что посетительница все еще здесь. Кажется, она смущена и напугана.
- Извините, я не заметила вас… - в ответ произносит она. В голосе различаются нотки искреннего раскаяния. Этого только не хватало!
- От наркоза отходят долго.
- Откуда… - её голос срывается, но находит мужество продолжить: – Откуда вы знаете?
- Выяснил опытным путем, - нахожусь я. Не хочется вдаваться в подробности, излагать душещипательную историю, заставляя обливаться горючими слезами. Не стоит, да и ни к чему. У каждого своя драма.
- Вы тоже попали в аварию?
- А по мне и не скажешь? – усмешка появляется на лице, но клянусь, с повязкой на лице выглядит это более чем жалко. – Я бы сказал, что на мне маска для сна, но не могу, - потерпевшая фиаско попытка увести всё в сторону ироничности и непринужденности.
- Это больно? – тише прежнего спрашивает девушка, словно боится собственного вопроса и моей реакции на него.
- Нет, - лгу ли я? – Пока не думаешь об этом. Дорогу зрячим, - неожиданно, как-то горько добавляю в конце и осекаюсь.
- Слеп, - выдыхает она, до боли быстро и правильно растолковав мои слова.
Молчание. Атмосфера в палате медленно, однако, уверенно накаляется. Писк приборов невыносим – так и хочется садануть по ним кулаком, лишь бы заткнуть этот раздражающий всё естество хор. Вот только… видеть бы, где они.
Посетительница еле слышно вздыхает, но сохраняет тяготеющее нас обоих безмолвие. Нутром чую, ситуация заставляет её нервничать, усердно подбирать слова для чистоты совести, чувствовать насколько щекотливо её положение. Девушка думает слишком громко: в одну секунду её мысли трансформируются из сожаления в наводящие вопросы, хочется подбодрить и, одновременно, выпытать чуть больше положенного. Слышу судорожный шелест бумажной салфетки в её пальцах, что еще больше распаляет негодование во мне.
- Не нужно, - с трудом узнаю собственный голос: пожалуй, так холодно и высокомерно не доводилось говорить ни с кем. – Я вам - никто, вы мне тоже. Я не нуждаюсь в жалости.
- Это не жалость, - спустя минуту уперто произносит девушка. В её голосе явственно различаю обиду. – Это сострадание.
Признаюсь, никогда не понимал разницы этих понятий. Всё одно: никчемное, ненужное, забытое. Но интонация, звенящий от несправедливости голосок взывают об отсутствии комментариев с моей стороны. «Что ты возомнил? Кому ты нужен? Радуйся, что хоть она пожалела тебя», - язвит подсознание. И сейчас я чувствую себя сконфуженно: грубость была неоправданной.
- Дэймон Сальваторе, - сдавленно шепчу в темноту и, как подобает при знакомстве, вытягиваю руку перед собой. Несколько мучительно долгих секунд. Внезапно чувствую робкие пальцы, аккуратно взявшие меня за руку. Нежные, мягкие, маленькие ладошки в отличие от моих… Чудно представлять их мысленно.
- Елена, - шелестит посетительница.

С той самой встречи прошло около недели. И каждый мой день в затхлой палате начинался с нее, прекрасной девушки. Она изменяла пространство, просто находясь рядом. Держа брата за руку, Елена тихо разговаривала со мной, и я чувствовал, что не приличия ради, а потому что ей хотелось, правда, хотелось. Она не позволяла себе обсуждать со мной драматичные финалы пребывания здесь, от неё волнами исходил позитив, будто само солнце посещало каждый раз. Но, казалось, если бы на мне не было повязки, то видел бы в её глазах вселенскую грусть и скорбь, что таились за всей этой радостью.
Бывало, мы спорили, ссорились и тут же мирились, потому что не могли выносить тишины. Мы говорили, много говорили. Она часто листала мою больничную карту, знакомя с показаниями врача и результатами последних обследований. Я ощущал её волнение, искреннюю заинтересованность в моем здоровье, желание вытянуть из мрака, в котором обычно пребывал. Девушка словно тянула за рукав своего брата и меня заодно.
Поначалу она приносила свежие газеты, несмело водружала их на прикроватный столик, а потом, осознав свою ошибку, мучительно долго извинялась за свою оплошность и пыталась уверить, что не желала насмехаться надо мной. В отместку за её труды, я заставлял Елену читать мне. Обо всем. Мягкий девичий голос был усладой для уха, а процесс слушания превратился в минуты полной релаксации.
Я хорошо помню тот день, когда очнулся её братец Джереми. Всеобщий переполох, свора зудящих слуг Гиппократа, без конца хлопающая дверь. Моя постоянная посетительница была не на шутку встревожена состоянием близкого ей человека; она отчаянно звала его по имени, пыталась сдержать слезы и горячо шептала о страхе потерять, не увидеть больше, не сказать что-то. Однако её братец угрюмо молчал, сопел, но не выдавил из себя ни слова, чем заставлял бедняжку-сестру плакать.
Порой Елена засиживалась допоздна просто сидя в изножье кровати: не хотелось уходить, терять нить, связывающую с любимым братом. Они даже ни разу не перемолвились словом, но девушка своенравно продолжала ждать внимания со стороны отчужденного подростка. Пауэлл объяснил, что это психологическая травма после пережитого, а по мне, Джереми просто трусил и не знал, как оправдать себя, что сказать в утешение несколько раз умершей и воскресшей сестре, так сильно переживающей за него.
Однажды вечером девушка прошмыгнула в палату. Движения, перемещение по комнате были резки и быстры – что-то взбудоражило её, разволновало так, что та еле сдерживалась.
- Твой лечащий врач сообщил, что завтра снимут повязку, - она присела рядом и привычно взяла меня за руку.
- И поверила этому бреду? Чушь.
- Ты совсем не веришь в благополучный исход? Осколок не повредил сетчатку, ты ведь знаешь…
- Тогда вообще бы не одевали маску, раз жизнь прекрасна, - ухмыльнулся, сжимая ладошку в своей руке. Елена лишь вздохнула в ответ: моя дерзость заставляла её быть упорнее. Так и начались наши споры с последующими мини-скандалами.
Во время обоюдного молчания, которое никогда не вызывало дискомфорта, обычно я размышлял о том, чего еще не спросил и что хотел бы узнать. Мы говорили обо всем, абсолютно. Но никогда о внешности. Мне ни разу не довелось задать мучающий уж несколько дней вопрос.
- Елена, ответь. Только, прошу, будь честной, – пальчики в моей ладони резко напряглись.
- Я не маньяк и не серийный убийца. И, нет, новых медсестер тебе для процедур не выделили, если ты опять о своем.
- Нет, - губы тронула усмешка. – Как ты выглядишь?
- Завтра увидишь.
- Я хочу знать, - она пыталась высвободить ладошку из захвата, но я лишь крепче сжимал пальцы.
- Сдаюсь. Я… блондинка. Высокая, определенно высокая, стройная, длинноногая, - засмеялась она, её чудный смех заразителен, – с большими голубыми глазами. Ты доволен?
- Был бы доволен, будь это правдой.
- Ты увидишь, - ласково произнесла Елена. Я ощутил робкое прикосновение холодных, дрожащих пальцев на своих скулах. Они трепетно касались повязки, нежно гладили брови, рисовали узоры на щеках. Я забылся, даже не шевелился, принимая эту ласку, и лишь неуверенно улыбался, будто это могло оказаться сном.
- Дэймон, - шумно выдохнула девушка, отстраняясь от меня. – Ты увидишь, - клятвенно пообещала она, быстро поцеловав на прощание.
Следующим днем всё плыло перед глазами: я лишился злосчастной повязки, но фокусировка зрения проходила медленно. Уж точно не так, как ожидал. Я видел размытые пятна, неясные образы, очертания. Но видел! Пауэлл жужжал о том, что скоро придет и четкость, что-то о поднятии боевого духа и моего вынужденного общения с другими специалистами. А я ждал её, девушку, что была подле меня всё это время, не позволяла киснуть и верила, искренне верила в мое восстановление. Хотелось, чтобы она разделила со мною восторг от способности видеть вновь, чтобы узреть её победную улыбку.
Палата погрузилась во тьму, исчез режущий глаза свет, но она не пришла. Я не мог заснуть, лелея мысль о том, что Елена, как обычно, прибежит утром, примостится на кушетку и спросит, как я себя чувствую. Но и во время завтрака пришлось любоваться лишь печальным выражением лица её младшего братца. Настроение вмиг стало дерьмовым. После сна пришла четкость, и грех было упустить момент рассмотреть человека, что сопел около неделю в нескольких метрах от меня.
- Я думал, тебе оторвало челюсть, раз ты молчал, - прищурившись проговорил я, изучая взглядом относительно неплохо выглядящего соседа. – А ты просто м*дак.
Джереми проигнорировал мой комментарий, как и реплики своей сестры днями ранее. Он выглядел так, будто пребывал глубоко в себе, ну очень глубоко, и достучаться до него не представлялось возможности. Я потерял всякую надежду в расспросах о Елене, потому что даже угрозы не возымели никакого эффекта – он по-прежнему был нем, как рыба, и смотрел в одну точку, не пугая лишь тем, что иногда моргал.
Ежесекундно я задавался вопросами о местонахождении Елены, её самочувствии и настроении. И чем больше думал, тем страшнее становились опасения. Почему она прекратила навещать брата? Что могло случиться? Еще страшнее от того, что вопросы о ней медсестрам были бессмысленными, словно и не существовало такой девушки вовсе. Не замечали? Не слышали? Бред, ведь она ходила к нам больше недели. А их ответное раздражение вгоняло в ступор.
Бесконечная череда обследований и тестов сменилась скорой выпиской. Гипс на руке жал и раздражал, но неплохо сочетался с темно-серым пуловером. Черные «авиаторы» красовались на носу, спрятав чувствительные к солнечному свету глаза. Снабдив меня огромным количеством рецептов и направлений, Пауэлл вполне остался довольным моей реабилитацией на дому.
У двери на скамье сидел Зальцман, весело глядящий на меня.
- Ты в курсе, что закатанные рукава - это модно? – послав красноречивый взгляд в сторону загипсованной руки, полюбопытствовал друг.
- Хочешь шагать в ногу с тенденциями? Могу устроить, - я похлопал его по плечу и ухмыльнулся. Ответная усмешка друга не заставила себя ждать. Только сейчас пришло понимание, что предстояло возвращение в родные стены.
Минуя лестничные пролеты, я вновь и вновь прокручивал в голове знакомство с Еленой, наш первый спор, робкий поцелуй. Я не видел её, но чувствовал, как никого, как никогда. За всю свою жизнь не ощущал себя таким воодушевленным и взволнованным, пока эта девушка была рядом, и не приходилось быть настолько подавленным, когда приходило понимание того, что она – лишь видение. Плод моей больной фантазии, сладостное последствие аварии с горьковатым послевкусием. Мираж. Бред калеки. Ангел-хранитель чокнутого гонщика-самоубийцы.
- Подожди минуту, - бросив опешившему другу, я кинулся к окну регистратуры. Порывисто, отчаянно, знаю, но необходимо, ибо невозможно поверить в то, что она была лишь в моей голове, моей несбывшейся мечтой. Вопрос один и тот же, однако, ни одного утвердительного ответа из десятка.
- Высокая девушка со светлыми волосами, голубоглазая, - тараторил уборщику то, что запомнил из шутливого монолога Елены. Она обещала, что увижу её, но этого не случилось. Всё, чем я располагал, - её шутка, которая, быть может, является правдой.
- Послушайте, эта девушка навещала своего брата… - уже в который раз принимался объяснять, что да как, но гаргулья с крючковатым носом и отвращением на лице не слушала и даже не старалась понять. – Она навещала нас почти неделю, а потом исчезла.
- Исчезла, - задумчиво протянула старуха, делая вид, что крайне озабочена моей проблемой, хотя на деле заполняла регистрационные талоны. Её не волнует моя пропажа. Никого не волнует.
- Елена, её имя Елена, - в отчаянии шептал, с надеждой глядя на служащую перед собой.
- Фамилия?
Дьявол! Я не помнил её, точнее она никогда не упоминала свою фамилию.
- Не знаю, - в ответ на мои слова фурия злобно оскалилась, радуясь моему провалу.
- Её нет, приятель, - тихо произнес Зальцман за спиной, но я пропустил его реплику мимо ушей.
- Неужели вы не видели её?
- Извините, вы еще долго? Нам нужно срочно заполнить бланки, - не выдержала светловолосая бестия, несколько минут стоявшая в очереди у стойки, и вперила в нас гневный взгляд.
- Тетя Дженна! – кто-то подошел сзади и попытался осадить пыл женщины, укорив за несдержанность, но всё мое внимание было обращено на гаргулью в кожаном кресле.
- Вы видели её, ведь так? Светловолосая, голубоглазая, высокая…
- Молодой человек, поищите в каталоге «Victoria Secret's», уверена, что найдете. А я не могу вам помочь, - сухо ответила служащая, вынуждая взглядом освободить место для следующего клиента.
- Не может этого быть, - прошипел я, с остервенением хлопая по столу здоровой рукой. – Не может…
Девушка, стоящая рядом с белобрысой выскочкой, напряглась и чуть повернулась в мою сторону, будто услышала знакомый голос. Следующие несколько секунд она исподтишка разглядывала нас с Риком.
- Я не верю.
- Пойдем, приятель, оставим координаты охране, чтобы связались с нами, если встретят её, - предложил Зальцман.
- Я должен найти её, найти Елену, - растерянно произнес я, случайно встретившись взглядом с темноволосой девушкой. Она вмиг переменилась в лице, побледнела, в карих глазах отразилось изумление вперемешку со страхом, алые губы чуть приоткрылись от удивления. Я зачарованно смотрел на нее, а она не могла отвести взгляда от моего лица.
- Елена, идем. Еще нужно упаковать вещи брата. Елена! - родственница трепала рукав её джинсовой курточки, но девушка стояла неподвижно, опустив взгляд.
Не мираж, не сон. Не видение. Она настоящая, живая и… красивая внешне настолько, насколько хороша внутренне. Хрупкая, маленькая, робкая. Елена. Та, что держала за руку и рассказывала о погоде за окном, та, что читала вслух о победе «Red Socks», та, что заразительно смеялась, верила в меня и заставляла делать то же самое. Та, что поселилась в моей голове и не желала уходить.
- Маленькая врушка, - прошептал я, глядя на прекрасную девушку перед собой. Ведь она кареглазая, темноволосая… И, определенно, не очень-то и высокая.
Из шоколадных глаз брызнули слезы. Елена, прижав ладонь к губам, покачала головой.
- Я ведь сказала, ты увидишь, - спустя мгновение робко улыбнулась она.