Я больше ничему не ищу объяснений. Не держусь за любые виды времени. Моя жизнь теперь помещается внутри одной большой пустоты, с которой срослась в единое целое. Я даже редко не чувствую боли — вполне обычное состояние, повседневность. Но память никогда не оставляет в покое.
Эльчин Сафарли. "Мне тебя обещали"

С порезов на руках сочилась кровь. Но я не чувствовала боли. Мне кажется, я вообще в тот момент ничего не чувствовала. В спешке побросала в небольшую дорожную сумку только самое необходимое. Мне не хотелось увозить отсюда много воспоминаний.
Я покидала дом, в котором прожила с Деймоном последние четыре года. Дом, в котором каждая вещь была подобрана с любовью. Дом, который должен был стать нашей тихой гаванью, нашим безопасным местом, где мы всегда будем друг у друга, чтобы ни случилось. Но этот дом, по большей части, стал скорее губкой, которая впитала в себя гораздо больше боли и разочарований, нежели радости.

Сегодня впервые за последний месяц я смогла заставить себя не просто открыть дверь, а войти в ее комнату. Я смотрела на детскую кроватку, на крошечное покрывало, на плюшевого кролика, который должен был стать любимой игрушкой, без которой она не могла бы заснуть, на причудливый разноцветный зоопарк на стенах, который мы сами рисовали с Деймоном не одну неделю с помощь трафаретов. Мы вообще здесь все делали сами. Это были определенно хорошие дни. Одни из самых счастливых, за те 32 недели надежды. В будни, когда он старался приходить с работы пораньше, или в выходные, мы вместе создавали нашу мечту. Шаг за шагом.
Мечту, которой не суждено было осуществиться.

Меня охватил гнев. Он медленно нарастал, заполняя пустоту внутри.
Несправедливо. Все несправедливо. Это преследует меня с рождения.
Я никогда в жизни не получала что-то просто так. Ничего не давалось легко. За все мне приходилось бороться. Сначала в приюте - за внимание воспитателей, где мы все представляли себя их детьми. Потом в школе, где приходилось отстаивать свое право учиться наравне с теми детьми, у которых были семьи. Не все дети были жестоки, но мы все равно оставались изгоями. Даже за возможность родить ребенка мне пришлось бороться с природой. Это был долгий путь, насквозь пропитанный слезами, разочарованиями, рухнувшими и вновь обретенными надеждами. Только на седьмой год брака, после стольких попыток, после нескольких выкидышей, мне удалось почти выносить ребенка. Все упирается в это почти.

Гнев возрастал. Вместе с ним пришли слезы отчаяния. А потом все словно заволокло пеленой. Я методично принялась ломать все, что создавала с такой любовью и надеждой. Разбивала причудливые детские картины на стенах, срывала обои, ломала игрушки. Я не заметила даже как поранила руку в нескольких местах. Я словно смывала все, что здесь было, своей злостью, слезами. И кровью.

Я не помнила, как вышла из комнаты, как опустилась на верхнюю ступеньку лестницы. Оставалось, пожалуй, самое трудное. Написать прощальную записку Деймону, потому как я не собиралась объяснять причины своего ухода, глядя ему в глаза. Я просто не могла себя заставить. Несмотря на то, что за последний месяц мы отдалились настолько, что почти перестали разговаривать, я не смогла бы уйти, зная, что он смотрит, как я закрываю дверь. Дверь в нашу совместную жизнь.

Время шло. Тишина казалась настолько осязаемой, что стала давить.
Я спустилась на кухню. Смыла с рук засохшую кровь. Потом на небольшом листке бумаги оставила несколько слов, которые казались тогда правильными.

Но, уже закрывая дверь дома, который так и не стал нашей сбывшейся мечтой, я поняла, что абсолютно ничего не было правильным. И никогда уже не будет…