Тихая ночь. Прозрачная темнота не скрадывает очертаний деревьев, а лишь служит фоном, оттеняя призрачную красоту сонного озера. Тихо-тихо. Ни ветерка, ни шороха крыльев ночной птицы, ни хруста веток под ногами. Тишина кажется полной, абсолютной, страшной. И гладь воды похожа на жидкий черный шелк, траурное одеяние по случаю похорон. Мне хочется потрогать ее рукой, почувствовать прохладу, а потом разбить это страшное великолепие идеальной зеркальности, в которой отражается мое бледное лицо – лицо испуганной девочки. И вдруг все меняется. Вода дрожит и расступается, разрывая мое отражение на две части, оставляя в середине зияющую пустоту.
Этот сон повторяется вновь и вновь уже давно, так часто, что я почти перестала вздрагивать, просыпаясь. Вот и сейчас, открываю глаза и смотрю, как танцует пыль в солнечных лучах, пробравшихся сквозь неплотно занавешенные шторы. Еще очень рано, но новорожденный день обещает быть прекрасным. Мне всегда нравилась весна, нравилось видеть брызги свежей зелени распускающихся листьев над серостью асфальта, вдыхать волнующий аромат глициний и жимолости. Это время перемен, время, когда хочется сбросить с себя зимнее оцепенение и улыбаться каждому новому дню.
Я откидываю одеяло и осторожно выскальзываю из кровати. Но, видимо, недостаточно осторожно, потому что Стефан открывает глаза и сонно спрашивает:
- Куда ты?
- Спи, - шепчу я и успокаивающе глажу его по волосам. – Еще очень рано.
Он что-то бормочет, проваливаясь в сон, а я грустно улыбаюсь и инстинктивно зажимаю в руке кулон. Это ожерелье – единственное, что осталось мне от матери. От настоящей матери – Изобель. Забавно, что я его вообще сохранила. Зато теперь, когда я стала вампиром, оно защищает меня от солнца.
Все-таки причудливо извивается узор моей жизни. Я потеряла родителей, тетю, Аларика, сражаясь за великую любовь. Что ж, я получила то, что хотела: Клаус повержен, мои друзья в безопасности, Стефан вернулся. Тогда откуда эта непрекращающаяся сосущая боль, словно я потеряла что-то очень важное? И каждый день я приторно-фальшиво улыбаюсь, пряча ее от всех.
Мои друзья счастливы – я сделала правильный выбор, теперь мое безумие прошло, можно строить планы на будущее, в которых со мной всегда и везде «хороший Сальваторе». А он действительно хороший и, хоть теперь меня не нужно защищать, ходит за мной тенью, готовый в любой момент предвосхитить мои желания или капризы. А я… Я чувствую себя чудовищем, потому что эта милая покорность сводит меня с ума. Монотонность и размеренность моей жизни превратилась в рутину: поцелуй утром, улыбки днем, объятия вечером. А в груди растет и ширится ледяная пустота, которую уже невозможно заполнить повседневными делами. Мне физически хочется стянуть ее края руками, чтобы вечная мерзлота метастазами не расползлась по всему телу. Но я не могу.
Не могу!
Каждое утро я напоминаю себе, что все в моей жизни идет правильно. Это слово стало моим девизом, моей навязчивой идеей. Интересно, вампиры сходят с ума? Будь я человеком, наверняка бы угодила в психушку. Мне же остается только улыбаться и изображать счастье. Вперед! Ты же этого хотела. Тихая гавань, спокойная жизнь, в которой все правильно: правильный дом, правильные друзья, правильная любовь. Ну, или что там должно считаться любовью? Ровное тепло камина, когда каждое полено добавляется в огонь только после того, как догорает предыдущее. Зачем лишний жар, если и этого достаточно?
Я увязла в этой паутине спокойствия, но где-то глубоко внутри, из самого сердца моей ледяной пустыни, поднимается другое воспоминание. О лесном пожаре, сжигающем все на своем пути, сметающем остатки здравого смысла и логики, оставляющем после себя лишь пепел «правильности». И душа начинает отчаянно ныть, требуя свой кусок счастья – тот самый, от которого по собственной глупости я отказалась. Струсила.
Если я и усвоила урок, так только тот, что за все в жизни приходиться платить: за спасение – верностью, за свободу – ответственностью, за выбор – жизнью. И я плачу сполна, все глубже погружаясь в лед собственной пустоты и никчемности, потому что моя плата за глупость – это ты.
Видеть тебя невыносимо больно, но не видеть – еще хуже. Ты стал моим бредом, моим сном, моей реальностью. Не той, в которой я живу, а той, которая могла бы быть. Ты учил меня быть сильной и ничего не бояться, всегда стоял впереди, готовый защитить меня от любой внешней опасности, лишь от самой себя не смог спасти.
Каждое утро, едва забрезжит рассвет, я спускаюсь вниз, чтобы единственный раз за день перекинуться с тобой парой слов. Ради этих мгновений я готова оставаться на ночь в комнате Стефана, потому что только сейчас колкий лед пустоты перестает терзать душу, а пропасть заполняется драгоценными воспоминаниями. Они – это все, что у меня осталось.
- Снова не спится? – Твоя усмешка режет меня больнее любого ножа, но мне все равно.
Я чувствую аромат духов на твоей коже – каждый раз разных, чужих: то неприятно резких, то волнующе свежих – следы твоих женщин. Мне больно осознавать, что я сама так захотела, это мой личный правильный выбор.
- Да, - на выдохе шепчу я, отчаянно пытаясь сдержать непослушные слезы.
Ты наливаешь виски в стакан и с удовольствием устраиваешься в кресле у камина.
- С каких пор ты стала такой ранней пташкой? Неужели мой младший брат сильно храпит?
В голосе отчетливо слышится издевка, я вздрагиваю и почти инстинктивно защищаюсь.
- Вовсе нет, спит, как ангел.
Ты киваешь и делаешь глоток, смакуя благородный напиток.
Снова где-то в груди начинает расползаться холод. Мучительно хочется еще хотя бы раз ощутить на коже твое дыхание, приправленное острой ноткой пряного виски. Меня словно сносит волной воспоминаний, и я уже, не таясь, смотрю на твои губы, вкус которых знаю не понаслышке.
- Зачем все это, Елена? – тихо произносишь ты, и твой вопрос заставляет меня вздрогнуть и отвести взгляд.
- Что?
- Зачем ты себя мучаешь?
Я уже знаю, о чем ты. Никогда, ни разу с нашей первой встречи я не могла скрыть от тебя свои истинные чувства. Глупо было думать, что мне удастся это теперь. Но я не хочу ничего говорить, стараюсь лишь не расплакаться от глупой жалости к самой себе.
- Разве?
Надо же! Получилось выговорить это почти с вызовом.
- А разве нет? – Ты смотришь в камин, и блики затухающего огня скользят по лицу. – Я могу рассказать тебе сейчас все о том, что ты чувствуешь. Только нужно ли?
Мотаю головой, словно китайский болванчик. Ты прав, ты всегда оказываешь прав. Зачем говорить то, что мы оба и так знаем? Слова вообще ничего не значат.
Теперь.
В твоем голосе звучит странная доброта, безликая и спокойная. Так говорят люди, которые прошли через ад и на собственной шкуре узнали, как горячо пламя разочарования, поэтому теперь не желают никому подобных ощущений. Почему-то именно сейчас, в эту минуту, я отчетливо понимаю, что ты не сможешь мне помочь.
Никогда.
Потому что я сама провела тебя через этот ад, потому что мой собственный только начинается. И знаешь, ад бывает не только огненным, есть нечто гораздо хуже – лед и пустота. Пламя лишь сжигает дотла, а холод приносит оцепенение, которое длится и длится – год, столетие, вечность. И где-то под слоем этой вечной мерзлоты все еще живет маленький кусочек души, только он не дает окончательно отключиться, продлевая муки агонии. Но ведь с некоторых пор я стала мазохисткой.
Ты допиваешь свой виски и встаешь, а я поднимаюсь вслед за тобой. Теперь нас разделяет только несколько шагов – целая бездна нерастраченной нежности.
- Скоро проснется Стефан, - разбиваешь ты хрупкую тишину. – Тебе нужно подумать о чем-то радостном, странно будет улыбаться со слезами на глазах.
Я держусь из последних сил, потому что боюсь дать волю своим желаниям и крепко-крепко обнять тебя. Знаю, что ты не позволишь, мягко, но настойчиво отстраняясь от меня, потому что я уже сделала свой выбор.
Твой взгляд спокоен, и мне сейчас кажется святотатством то, что я убила непокорный огонек в твоих глазах – отблеск всепоглощающего пламени любящей души. Остался лишь пепел. Внезапно мне хочется закричать, схватить тебя за плечи и трясти до тех пор, пока эта маска безразличия не слетит с твоего лица. Или это вовсе не маска?
Ты уходишь с усмешкой на губах, а я остаюсь одна, размазывая по лицу соленые слезы правильности, радуясь только тому, что ты их не видишь. А черная пустота привычно покрывается ледяными иголками, которые царапают в кровь мою уже не человеческую душу.