Едва я перешагнула высокий порог, о который спотыкалась, будучи маленькой, и вдохнула этот неповторимый аромат пряностей, сохранившийся спустя много лет, я поняла, что я дома.
Дом... Сколько заключено в одном лишь слове! Детская радость от долгожданного прибытия; едкая горечь от осознания того, что когда-то пришлось покинуть место, где выросла; чувство пустоты, вновь аукнувшееся глубоко в душе, но в то же время ощущение долгожданной наполненности.
Ничего не изменилось, все осталось таким же, каким и было пятьдесят лет назад, когда я, в спешке собрав чемоданы, глотая горькие слезы, уехала из города, как тогда думала навсегда. Но чувство ностальгии, с каждым днем все глубже и глубже пробиравшееся в мое израненное неприятностями сердце, заставило меня вжать до упора педаль газа и вернуться в Мистик Фоллс.
Фотографии… много фотографий и каждая картинка – отдельная история, повествующая о весёлой жизни семьи Гилберт. Полка с сувенирами – мои родители так любили путешествовать, каждый раз привозя из страны, где они побывали, удивительную вещицу.
Медленно осматривая просторную светлую гостиную, мой взгляд зацепился за небольшую темно-зелёную книжку. С нежностью взяв в руки блокнот, я провела ладонью по запыленному переплёту. Не верится! Не может этого быть! Это же мой дневник – кладезь воспоминаний и находка для истинных сплетников.
Не ведая, что делаю, я открыла последние страницы. Глаза впились в витиеватые буквы, написанные собственноручно, и я горько вздохнула, готовясь вновь погрузиться в боль истории, оставленной позади меня, забытой (точнее, я так думала) на пятьдесят лет.

«Дорогой дневник!
Как же банально! Неужели за десять лет ведения книжечки моих воспоминаний я не устала каждый раз писать одно и то же? Зачем я делаю это сейчас, когда у меня абсолютная вампирская память, и даже если бы я хотела забыть, то не сумела бы?
В углу стоят приготовленные сумки: большой чемодан на колесиках и дорожная сумка. Что руководит мной, дневник? Та боль, которая проникает в каждую клеточку моего тела, разрушая меня, убивая изнутри? Нежелание оставаться здесь рядом с ним... с ними? Или слова, произнесенные так нежно, что мое сердце заплясало джигу-джигу, выстукивая сумасшедший ритм: “Ты будешь счастлива, Елена”.
Неужели он и правда не понимает, что я не смогу быть счастливой без него? Я не могу, как бы я не хотела, как бы не старалась! И дело не в этой проклятой связи, которая якобы руководит мною, а в чувстве, которое зародилось давно, ещё тогда, когда я была человеком, а теперь разрастается, превращаясь… в любовь?
Смогу ли я признаться в этом хотя бы тебе, дневник?
Я не знаю, что будет дальше. Я не могу думать о будущем, когда мой сегодняшний день – сплошное разочарование, граничащее почти с ума сводящей болью и чувством опустошения.
Я хочу лишь забрать с собой Джереми, пусть даже рискуя собственной жизнью, и уехать. Не потому что так сказал он, а потому что этого хочу я.
Прощай, дневник…
Прощай, Д…»

Слезы заструились по моим щекам, горькие, не приносящие облегчения, про которое так часто пишут в любовных романах.
Из горла вырвался крик. Долгий, протяжный. Болезненный вопль моей души. Сжимая блокнот в руках, я с силой швырнула его в дальний угол. К черту, к черту! Пропади пропадом мое чёртово решение, которое навсегда перевернуло мою жизнь.

Шагая по пустынной тропе, ведущей вглубь леса, я думала: о жизни, о вечности, о моих близких, затерявшихся на карте мира. Я шла туда, откуда все началось.

В памяти всплыл образ улыбающегося брата. Джер, милый Джереми. Татуировка, полученная половину столетия назад в результате манипуляций Стефана, бредящего мыслью сделать меня человеком в прямом смысле этого слова, замедляла естественный процесс старения. Поэтому сейчас, когда моему брату, по идее, должно было быть чуть больше шестидесяти, он выглядел меньше тридцати. Он не обзавелся семьей, у него нет фотографий с малышами, и в его доме никогда не хлопотала женщина, готовя любимому мужчине сытный ужин. Правда, в последние несколько месяцев жизнь Джереми постепенно налаживается: несмотря на бурлящую в его теле страсть убивать и кромсать на мелкие кусочки вампиров, он вполне миролюбиво встречается с доброй девушкой по имени Джойс.

Бонни, которая вечно спасала наши души из всяких передряг, в один не самый прекрасный момент, утратила свою силу. Так распорядились умершие предки рода Беннет.
И вот уже на протяжении тридцати лет моя лучшая подруга заботится о своих детях и нянчится с маленькими внуками. Периодически я навещаю ее – Бонни рада мне в любой момент, даже несмотря на мой вампиризм, ставший проклятием. Она понимающе улыбается, заваривает ромашковый чай и выслушивает мои истории о невероятных приключениях вампирши Гилберт в Европе. Седина, покрывшая её когда-то чёрные, как ночь волосы, вызывает у меня чувство доброй зависти – у меня такого не будет никогда.

Лекарство против вампиризма оказалось не более чем легендой, прошедшей сквозь века. Глупые надежды, которые мы лелеяли в течение нескольких месяцев, постепенно развеялись. Разочарование медленно отступало и нам оставалось лишь жить дальше. Лет, для того чтобы забыть или хотя бы создать иллюзию забвения, было теперь предостаточно.

Стефан, чья вера была разрушена, едва мы поняли, что лекарство – выдумка, просил у меня прощения, преклоняясь передо мной на коленях. Бессвязно молил извинить за все его попытки, неудачи и боль, которую причинил мне; за то, что я стал тем, кем являюсь сейчас; за то, что не уберёг от скользких лап Смерти. Он плакал и его слезы, кажется, исцеляли раны, кровоточащие в моей душе.
А потом он ушел, тихо, не прощаясь, веря, наверное, что мы еще встретимся в нашей вечности. Мы не остались добрыми друзьями, как я рассчитывала, не встречались зимними вечерами, рассказывая смешные истории, не поддерживали друг друга как раньше. Все это прошло, словно и не было, а в душе у меня, к моему разочарованию и облегчению, не было чувства опустошенности. Мы встречались пару раз, в Германии; Канаде; Франции... Дружески болтая в недорогих кафешках, попивая горячий чай и не вспоминая о бывших нас. И о Нём. О Деймоне.


Сердце больно кольнуло, когда я увидела старый дуб и осыпавшиеся жёлто-красные листья, усеявшие сырую землю. Свистел ветер, и это навевало такую тоску, что хотелось закрыть глаза и беззвучно ронять соленые слезы.
Мои пальцы коснулись шершавой коры дуба и, облокотившись о могучий ствол, я медленно-медленно спустилась вниз, усаживаясь на цветастое одеяло осенних листочков.

Наверное, я бы просидела так долго-долго, не думая ни о чем, лишь слушая песню ветра, шорох листвы и вдыхая аромат осени, если бы не...
- Не сиди на холодной земле - попу простудишь, - раздался позади меня тихий мужской голос, наполненный грустью и толикой нежности.
- Вампиры не болеют, Деймон, - не сдержала я улыбки.
- Уже и позаботиться нельзя, - фыркнул он, усаживаясь по другую сторону ствола дуба.
- Ты всегда обо мне заботился, но я уже большая девочка. Как ты? - осторожно поинтересовалась я.
- Все как всегда, - в тон мне ответил Деймон. - Новые города, новые впечатления - вечность. Твои, Елена?

Кажется, я хотела сказать, что моя жизнь наполнена чем-то прекрасным, но вместо того произнесла:
- Это были самые ужасные годы в моей жизни.

В бессилии, я опустила руки, сжимая опавшее одеяние осени, но тут тело моё будто пробило зарядом электрического тока: Деймон легонько сжал мою ладонь в своей руке.

- Ты говорил, что будешь рядом, но тебя не было. - Из глаз заструились слезы.
- Я всё это время был рядом, Елена. Надо было лишь позвать, и я бы пришел.
- Гордость бывает сильнее меня. - Я пожала плечами.
- Скорее упрямство, - съехидничал Сальваторе.


Далеко-далеко раздалась едва слышная мелодия, тихая песня. Прекрасные звуки! Пел соловей, и моё естество ликовало.

- Мы такие дураки, Деймон. Почему, ну почему ты ушел тогда?
- Так надо было...

- Я люблю тебя, Деймон, - шепнула я, закрывая глаза и вслушиваясь в прелестную трель певчей птички.
- И я люблю.

- Мы сможем? Мы ведь сможем, Деймон, да? Несмотря ни на что?!
- Да, Елена. Потому что есть я. И есть ты. Мы есть друг у друга! Надо лишь верить и любить.

И я поверила, и полюбила. Вновь.

Когда-то песня соловья разрушила нашу судьбу, но сейчас она знаменовала её воскрешение.
Потому что я знала – мы сможем.