Мне казалось, что я схожу с ума. Каждый звук, который в почти мертвой тишине становился в разы громче, будь то тиканье часов или негромкие шаги в гостиной, раздражал. Все действовало на нервы до такой степени, что хотелось орать от собственного бессилия, разбивая руки в кровь. Хотя какая теперь, к чертям, разница? Эта ситуация, несправедливая и безнадежная при любом исходе, заставляла меня с трудом удерживать порывы убить первого встречного. Впервые я был бессилен, что бы не попытался сделать.

В воздухе чувствовался легкий запах валерьянки, который тянул в подвал из гостиной. Беннет? Неужели даже у этой ведьмы настолько сдали нервы? Впрочем, мне было не до нее. В сущности, мне было плевать, если мир прямо сейчас полетел бы в тартарары, потому что это было бы одним из лучших вариантов. Потому что другого выхода не было. Или он не подходил мне.

Я слышал тихие рыдания Кэролайн. Именно поэтому я, трусливо поджав хвост, сбежал в подвал – не мог слушать этот приглушенный плачь, означающий конец. Как же он бесил меня! Что эта блондинка, что мой братец – они оба уже сдались. Без борьбы, без каких-либо действий. Они похоронили ее, даже не попытавшись что-либо сделать. А я не мог так, не мог оставить ее, не мог позволить ей решать самостоятельно. Потому что знал, что она решит. Конечно, она оставит нас, оставит меня. Понимала ли Елена, насколько ужасным для всех станет ее уход? Конечно, она бы уверена, что поступает правильно. Но она ошибалась!

И виноват в этом был я. Бессмысленно, черт возьми, было бы обвинять Стефана в том, что он вытащил мальчишку Донована – мой братец оказался обычным подкаблучником с геройскими наклонностями. И, возможно, эта идиотская смерть Елены была на его совести, но это волновало меня меньше всего, потому что всадить кол в сердце своего брата я смог бы и потом, когда ситуация так или иначе разрешится. Но я знал лишь одно – во всем этом виноват я. Именно я поддался на всеобщие уговоры и уехал с Беннет, когда должен был остаться в городе и приглядывать за Еленой, не смотря на все ее протесты. Потому что именно я когда-то пообещал ей оставаться рядом и, черт возьми, нарушил свое обещание. Это я укатил из города и позволил вернуться Стефану, когда Елена угодила в больницу, тогда как срочно должен был разворачиваться и гнать обратно в Мистик Фоллс. Не доглядел, не предусмотрел, не успел. Только моя вина.

Когда все это закончится, я порву эту древнюю сучку Ребекку на части. Я буду медленно рвать ее по кусочкам, и разбирать по косточкам до тех пор, пока от нее не останется и мелкого порошка. Даже если Элайджа захочет отомстить мне после этого, ну и плевать. Если понадобиться, то и его постигнет та же участь. Но все это потом, потому что впереди у меня будет вечность на отмщение.

Казалось, что часы в гостиной застучали не хуже отбойного молотка. Слишком громко – даже для вампира. И это оказалось последней каплей, в моем сосуде терпения. Я больше не мог ждать в этом подвале, мучаясь от безызвестности и бессилия. Мне нужно было срочно увидеть Елену и убедиться, что она сделала правильный выбор.

Мне понадобилось всего одно мгновение, чтобы из подвала добраться до собственной комнаты. И что было, черт возьми, странно, так это то, что Елена решила провести последние часы своей человеческой жизни в моей комнате. Почему не комната Стефана? Впервые двери собственной спальни стали для меня той чертой, переходить которую мне не хотелось – я и так знал, что увижу за ней. Знал, и мириться с этим вовсе не хотел. Я стоял у двери, не зная, стоит ли мне стучать или лучше снова вернуться в свой подвал, стены которого были запачканы кровью моих, уже заживающих, костяшек пальцев, когда ее голос, слишком тихий, раздался из спальни:

- Входи, Деймон. Я знаю, что ты там.

Слишком медленно я толкнул дверь комнаты, и несколько солнечных лучей ударило мне в глаза. Окно было не зашторено, в отличие от всех остальных окон в доме, поэтому грань между освещенной спальней и темным коридором пролегала слишком ярко. Меня едва не пробило на нервный смех, но я все же заставил себя сделать этот шаг, отделяющий меня и ее.

Елену я увидел не сразу. Ее худой и слегка сгорбленный силуэт темным пятном терялся на фоне огромного окна. Она стояла, обняв себя руками и глядя на солнце, которое в этот предзакатный час уже окрасилось в розовые и персиковые тона. Ее лица я не видел, но уже почувствовал отстраненность и это, черт возьми, пугало меня. Ее фигура казалась мне настолько отсутствующей, какой я не видел ее еще никогда.

- Я все вспомнила, Деймон, - раздался ее голос, но он казался хриплым и тихим.

- Что ж, могу только позавидовать твоей прекрасной памяти.

Конечно, я попытался обратить все в шутку. Зная, что радоваться нечему, но, все еще боясь признаться ей в своих чувствах – я уже уяснил для себя, что ничем хорошим это не заканчивается – я сделал отчаянную попытку сделать ситуацию несерьезной. Я знал, что во мне говорило отчаяние, и я знал, что Елена это знала. Именно в этот момент она читала меня, как раскрытую книгу, хотя обычно подобные вещи – моя привилегия.

Когда она обернулась ко мне, стало только хуже. Ее запавшие глаза и синие круги под ними, заострившиеся скулы и ключицы, посеревшая кожа – все это говорило о полном изнеможении, до которого она себя довела. Елена отказалась выпить кровь, которая была так необходима ее умирающему организму, и в итоге стала похожа на ожившего мертвеца.

- Почему ты не сказал мне? – спросила Елена, и ее тон эдакого боевого котенка едва не заставил мне броситься к ее ногам, с мольбами выпить кровь.

Смешно было даже думать о каких-то стертых воспоминаниях, когда на кону стояла ее жизнь! Именно в этом вся Елена: не важно, в какой опасности она находится, главное – нравственные пустяки, вроде стертых воспоминаний. Она должна была думать не об этом, но именно об этом она и думала, сводя меня с ума своей бессмысленной глупой упертостью!

- Потому что у тебя и так хватало проблем помимо моих признаний.

И я не врал. Я говорил все как есть, задвинув все шутки в сторону, потому что даже у меня не осталось сил, чтобы спорить с ней.

- Ты должен был сказать мне в любом случае, - продолжала настаивать Елена, подходя ближе.